Анвар Либабов: «Все определяют традиции и воспитание, а не наличие высшего образования»

Анкета героя

Возраст: неполных 55
Любимая песня: «Дождь» ДДТ
Любимая еда: супы
Любимый фильм: «Дети Райка»
Любимая книга: рассказы А. П. Чехова
Любимый город: Венеция
Как называют друзья: Анвар, Анварушка или Анварчик
Девиз: Слава Богу, живы-здоровы

«А мечтаю я на пять минут вернуться в детство»

У актеров театра «Лицедеи» есть дежурная фраза – «от 7 до 77». Это к вопросу о том, кто ходит на их выступления.

- Клоунада – это искусство, понятное всем, – объясняет Анвар Либабов. – Но с другой стороны, с детьми работать труднее. И дело тут не только в сложности удержать внимание юных зрителей. Детская фантазия чрезвычайно богата. Мы не можем предугадать, что произойдет в голове ребенка, когда он увидит тот или иной образ, ту или иную сцену. Это как мир запахов для собаки, откуда она черпает кучу новостей, выйдя на прогулку. Для нас он просто невообразим, а для собаки – естественен.

Известный лицедей Анвар Либабов по своему первому образованию – ветеринарный врач. Но актерские способности проявились у него еще в раннем детстве. Просто так сложились обстоятельства, что ему рано пришлось повзрослеть.

В 15 лет Анвар покинул отчий дом в Нижнем Тагиле, чтобы учиться сначала в ветеринарном техникуме, а потом – в Ленинградском ветинституте. После он работал ветврачом и параллельно учился в школе-студии пантомимы при театре «Лицедеи». А потом закрутилась его клоунская карьера.

- Меня часто спрашивают, о чем я мечтаю, – говорит Анвар Зоянович. – А мечтаю я на пять минут вернуться в детство. Многое из того времени уже подзабыто. Картины, которые рисовало мое детское воображение, размыты. Но так хочется испытать те эмоции, которые я тогда испытывал, и снова посмотреть на мир глазами ребенка.

«В очках мир стал новым, четким, и я перепугался»

Про размытость картин из детства Анвар Либабов, возможно, несколько слукавил, а, может, выразился иносказательно. Ведь детские истории актер рассказывает так, как будто они случились с ним вчера, а размытость окружающего мира – это то, что сопровождало будущего лицедея, пока родители не привели его к окулисту.

- Я ведь с детства плохо вижу, но всегда стеснялся об этом сказать. Все лужи были моими, все ямы. Постоянно спотыкался, падал, а родители меня ругали за эту мою неуклюжесть, – вспоминает Анвар. – А я-то связывал свое слабое зрение с тем, что я еще маленький, и думал, что когда вырасту, стану таким же большим и хорошо видящим, как моя старшая сестра. В кино ходил, садился на первый ряд, чтобы лучше видеть, но все равно весь фильм смотрел в расфокусе. Но если все в зале смеялись, я тоже смеялся, чтобы не отличаться. А потом слушал, как другие обсуждают кино, и то же самое пересказывал своим друзьям. В конце концов, взрослые поняли, в чем дело. В шесть лет отвели меня к окулисту. Мне прописали очки. И тогда из мира импрессионизма я попал в мир реализма. Мир стал новым, четким. Я перепугался. Но потом привык.

«Просто хотел быть как все, гонять мяч с ребятами…»

А когда Анвар пошел в школу, его стали дразнить очкариком. Тогда очки мало кто носил, на весь город была одна-единственная оптика, а стекла по три месяца ждали.

- Вскоре появились фильмы про приключения Шурика. И человек в очках стал ассоциироваться с интеллигентом, вернее – с инженерно-техническим работником. Мы ведь часто путаем понятия «интеллигенция», «образованность», «эрудированность», «природный ум»… Это все разные вещи, – продолжает Анвар Зоянович. – Так вот к очкам стали относиться уже по-другому, они стали придавать человеку некую умственность.

Учительница русского языка и литературы, которая первой разглядела в Анваре Либабове творческие способности, тоже носила очки – круглые, в роговой оправе.

- Ее звали Евгения Оттовна, она была из ссыльных немцев с Поволжья, – рассказывает знаменитый лицедей. – Мы ее нехорошо обзывали жабой. А она так за нас переживала, ходила по домам к двоечникам и к детям из неблагополучных семей, где пьяные родители кричали ей «Убирайся!»… Евгения Оттовна приносила к нам на уроки пластинки Козловского и Лемешева. И в школе на окраине провинциального городка, где сплошные бараки и металлургическое производство, дети слушали оперное пение. Мы, конечно, ничего не понимали. Смеялись, что Козловский блеет, как козел, но терпеливо высиживали эти уроки. Евгения Оттовна разглядела во мне литературные способности, правда, я часто отлынивал от заданий, списка литературы не читал, говоря, что это нагрузка на зрение. Просто хотел быть, как все, гонять мяч с ребятами…

Анвар говорит, что в провинциальном Нижнем Тагиле, где прошло его детство, жили представители той самой культурной интеллигенции, которой сегодня в Петербурге осталось мало. В частности, из числа ссыльных немцев и эвакуированных в годы войны ленинградцев. По его словам, сейчас глубоко верующая сельская бабушка может оказаться гораздо более духовно развитой, совестливой и интеллигентной, чем топ-менеджер крупной петербургской компании.

- Все определяют традиции, воспитание, а не наличие высшего образования. На нашей улице, например, жила семья немцев по фамилии Миллер: он – преподаватель немецкого языка, его дочка преподавала химию, а сын – физику. Это была учительская семья, которая за сущие копейки занималась образованием провинциальной шпаны, и им бы надобно поставить памятник. Так вот он говорил с акцентом. Иногда мы забегали к нему в класс с криками «Хайль Гитлер!» и под команду «Катюша, залп!» бросали в кабинет лампы дневного света, которые взрывались. Дураки были… Но сейчас я понимаю, как много мне дали мои школьные учителя. 

Другие интервью с героями W.