Вся правда в деталях: воспоминания оперативного разведчика

Мы подходили к дому в спальном районе Таллина, где живет легендарный ветеран - Михаил Александрович Удальцов. Открывая дверь, Михаил Александрович улыбался так, будто встречал самых дорогих гостей.

- Проходите, проходите! Вы - журналистка, о которой мне говорил Андрей? Рад познакомиться. Петербург - мой любимый город.

- Еще бы, вас ведь с ним так много связывает.

- Блокада связывает… Ну, да ладно. Идемте на кухню, с серьезными разговорами еще успеем! Кстати, я вообще не очень понимаю, зачем вашему изданию нужно интервью со мной…

Краткий курс стратегии

На столе, накрытом женой Михаила Александровича Антониной Петровной на по-советски обставленной кухоньке было все, что принято подавать в любой русской семье: жареная картошка с котлетами, домашнее лечо, грибочки. И особая гордость хозяйки - печенье, присланное живущей в Петербурге дочерью.

Хотя запись на диктофон и было решено отложить, разговор сам собой крутился вокруг основной темы:

- Вы, Михаил Александрович, попали в разведшколу в самом начале войны. Но ведь вам было всего 17 лет. Как случилось, что вас, не подлежащего еще призыву, туда взяли?

- Вообще-то не в самом начале. До войны я работал в бригаде монтажников на строительстве электростанции «Свирь-2». И недели через две после того, как началась война, нам сказали: «Берите мыло, полотенце и смену белья. Уезжаем строить противотанковые рвы». Посадили в эшелоны и привезли под Лугу…

К тому, что их в первую же ночь начнут бомбить, никто готов не был. Кое-как устроившись в палатках, рабочие поговорили о том, что, слава Богу, почвы тут песчаные, поэтому с нормой - полтора погонных метра за смену - справиться можно. И угомонились. А под утро, когда все еще спали, на бреющем полете налетели «мессеры»…

-  Нас спасло то, что рядом был окоп. Попрыгали в него, лопатами головы прикрыли, так и лежали… И так каждый день. Немцы улетят, снова работаем. Мы там потеряли человек пятьсот. Некоторые, правда, не погибли, разбежались - всякое было.  А потом оказалось, что немцы этот участок обошли, мы уже у них в тылу, и все, что сделали, никому не нужно. Пристроились мы в хвост какой-то выходившей к своим воинской части и потопали в Толмачево. Идем, а вдоль дороги сплошь «волчьи ямы»…

Кому из тогдашних военачальников пришла в голову эта идея, сегодня не скажет, наверное, никто. Посередине трассы выкапывались ямы метра примерно четыре на четыре и глубиной не меньше трех. Считалось, что немецкие танкисты, не заметив ловушек, начнут в них проваливаться - и наступление будет таким образом приостановлено.

На рытье этих противотанковых заграждений были задействованы сотни людей. Но пригодились эти ямы для другого. В них захоранивали бойцов, погибших при обороне Ленинграда. Человек по тридцать в каждую…

Не забывается такое никогда

С опозданием включенный диктофон высвечивал секунды. Антонина Петровна подливала в кружки кофе. Лазурин, для которого рассказ ветерана был явно не в новинку, оживлялся, услышав новые подробности. А Михаил Александрович продолжал говорить.

- До Ленинграда мы добрались на попутках…

- Город ведь уже был в блокаде? 

- Сонный город, как мертвый... В общем, приехали и сразу - в штаб партизанского движения, на Декабристов, 35. Пробыли там трое суток. Выдали нам каждому по 12 патронов, по две гранаты да по маленькому, вороненой стали, дамскому пистолетику. Игрушка игрушкой, даже толстую фанеру не пробивал.

С этим оружием нас перекинули к немцам в тыл. Холодно уже было, мороз, а я - в пиджачке, в легких брюках, парусиновых ботинках и в кепке. Замерзал, особенно по ночам, до такой степени, что скорчивался под каким-нибудь деревом и сидел. Так бы и замерз, если бы один из мужиков - не помню уж, как его зовут, - меня не спас. Как замечал, что я опять присел, подходил и принимался лупить. На мне места живого не было, но зато отогревался. Только когда мы вернулись обратно, в штаб, нам выдали валенки, теплые штаны, овчинные полушубки…

И так нас перебрасывали через линию фронта три раза. А потом сказали: «Хватит вам, ребята, придуриваться в партизанах. Родину защищать надо!»

- То есть призвали в армию? Но вам же тогда было только 17 лет!

- Меня и не взяли. Сказали: «Поезжай, мальчик, к своей маме». Я, конечно, к маме не поехал, а на попутной машине вернулся в Мяглово. И вот оттуда уже и попал в учебную группу разведотдела штаба Балтийского флота.

Меня натаскивали как радиста и в конце марта 42-го переправили в Невскую Дубровку, посмотреть, что из себя представляю. 

Пробыл я там трое суток. Засел в землянке на берегу Невы, где находилось так называемое Управление. Работал открытым текстом - возможности шифровать не было никакой. Стреляли постоянно, голову не поднять. А когда вернулся оттуда, мне сказали: «Считай, что ты сдал экзамен». И начали забрасывать в тыл к немцам.

- Вы ведь, Михаил Александрович, прокладывали Дорогу жизни. Как это случилось?

- Однажды нам нужно было перейти Ладогу, чтобы углубиться к немцам в тыл. Подходим к маяку. Там пять человек в меховых куртках и маскхалатах. И у каждого - связка вешек. Говорят: получили, мол, задание обозначить трассу, Дорогу жизни. Попросили помочь. Ну, я и пошел… 

Снега на совсем еще тонком льду не было. Шли, держась за трос и стараясь разглядеть в темноте полыньи. Вешки расставляли через каждые метров двести. Под утро добрались до берега. Вошли в деревню Кобона. Навстречу - старая женщина. Увидела военных, закрестилась:  свят, свят, свят! Побежала домой, жарить гостям картошку… Года через полтора Удальцов вновь попал в Кобону. Зашел в дом к той старушке. Спросил: «Вы меня не узнаете?» Та только улыбнулась: «Эх, милок, знал бы ты, сколько вас тут за это время проходило, всех и не упомнишь»…

На войне как на войне

Услышав вопрос о его наградах, Михаил Александрович на минуту замолчал, явно думая, стоит ли вообще об этом рассказывать. А когда все-таки решился, в его голосе проявилась хотя и хорошо скрытая, но все-таки обида на тех, кто однажды, арестовав его отца, прилепил ему определение «сын врага народа». В те времена такая запись в личном деле закрывала перед человеком многие дороги. Удальцова ущемляли даже на фронте: если ему была положена какая-то награда, чаще всего старались обойти стороной, вычеркнуть из списков-представлений на ордена и медали…

- Вы сказали, что любите Петербург, а ведь с ним у вас связаны самые страшные воспоминания.

- Но мы о страхе особенно не задумывались. Хотя, честно говоря, людей тогда не жалели, да и подготовка, на мой сегодняшний взгляд, была в целом паршивая. Все совсем не так, как показывают в кино.  

Вот смотрите. Забрасывали меня в первый раз в тыл к немцам. Привезли на аэродром. Посадили в самолет. Из оборудования - два кронштейна да доска, на которую надо было сесть, чтобы тебя выбросили через приоткрытый бомболюк, как обычную авиабомбу. Дали перед посадкой полстакана спирта, показали, как держать руки-ноги, чтобы не перевернуться при раскрытии парашюта, - вот и все. Одним словом, никто нас ничему не обучал.    

- Но немецкому-то обучали? 

- На уровне «хальт» и «хенде хох».

- Погодите, Михаил Александрович, вы же ходили на операции в фашистской форме? Как без знания языка?

- В форме, да. И она меня несколько раз выручала. Был случай в Финляндии. Идем с напарником по лесу, а черники - море! Мы стали ее собирать, вдруг видим - нам навстречу идут шесть финских солдат. Тоже ягоды собирают. Увидели нас, конечно, но сделали вид, что не замечают.

- Почему?

- Между немцами и финнами в то время были серьезные противоречия. Финские солдаты немцев очень не любили и по возможности с ними не связывались…

И еще, к слову, был случай на финской территории.  Мы в тот раз летели на задание двумя группами, и вторая группа не вышла после приземления на связь. Мы начали их искать. И на восьмой день я переговаривался с базой, вдруг вижу: низко-низко надо мной летит самолет. Огромный, транспортный. Я удивился, но сеанс прерывать не стал. А когда самолет сделал круг и вернулся, понял: засекли.

Отошли мы метров на пятьсот и видим: на опушке леса мотоциклисты. Моторы заглушили, катят свои машины, держа за руль. Явно же нас ищут!  

На наше счастье, у них не было собаки. Мы ползком-ползком к лесопосадкам. Забрались в самую гущу. Полежали полчаса. Тихо-тихо вышли. Мотоциклистов уже не было… 

- Будем считать, вам тогда повезло… А часто случалось, что разведчики не возвращались с задания? 

- По-разному люди гибли. Вот, скажем, когда ты возвращался через линию фронта, шел как с закрытыми глазами. Не знал, кто тебя подстрелит: немцы или свои. Стреляли-то с обеих сторон. Изначально нас, оперативных разведчиков, было 160 человек, а в 1945 году осталось двадцать...

- После войны вы встречались? 

- Раньше - да, каждый год, в Ленинграде. Ну, а сейчас ведь никого не осталось. Я, кстати, уже несколько лет составляю списки разведчиков Балтфлота. Восстанавливаю в основном по памяти. Так вот сижу и тихонько по вечерам занимаюсь…

- Вы, Михаил Александрович, в начале разговора спросили, зачем нашей газете ваш рассказ. Но ведь все, что я от вас услышала, это настоящая жизнь, со всеми ее подробностями…

- Да сейчас вообще-то много о войне пишут. Вот, кстати, читаю журнал «Родина».  Он, конечно, дорогой, 5 евро 60 центов. Но мне подписку наше, российское посольство оплачивает. На следующий год, если буду жив, обязательно снова выпишу…