Валентин Курбатов: Митинги - крайняя степень человеческой безответственности

- Валентин Яковлевич, примите наши искренние поздравления и пожелания творческого долголетия!

- Спасибо! Мне вдвойне приятно оказаться в хорошей компании. Лауреатами премии в свое время были такие выдающиеся литераторы, как Василий Белов, Владимир Крупин, Владимир Личутин, Глеб Горбовский…

- С сожалением сегодня приходится признать, что многим нашим современникам эти имена ни о чем не говорят. Объясните парадокс: книжные магазины набиты всевозможной литературой, а то, чего нет, можно заказать через интернет, но читают все меньше и меньше. Что произошло?

- Перепроизводство слова… Когда мир теряет основу, он мечется, пытаясь ухватиться за хоть сколько-то внятную опору, иначе текст поползет. А слова выветрились, и, еще не дописав одну книгу, писатель кидается к другой. Это с одной стороны. А с другой… У меня есть сильное подозрение, что литература сегодня стала похожа на моментальную фотографию: плоская, однодневная - цифровая. Из нее ушла длительность жизни, а значит, и век ее недолог. Из слова исчезла плоть, его живое, длительное историческое содержание. Можно по этому поводу сокрушаться, но сегодня и люди-то отвыкли писать рукой. Попробуйте в электронном виде написать: «возлюбленная моя». И вы сразу поймете, что это письмо, прежде чем оно дойдет до вашей возлюбленной, уже как будто сто раз прочитали, что оно ходило по рукам и обесчещено. С литературой то же самое. Она требует материальности. Одни и те же слова, написанные рукой и набранные на клавиатуре, оказываются различными.

- Может быть, подобное происходит оттого, что писательский цех дистанцируется от жизни, ее проблем. Между тем, в обществе неоднозначно восприняли решение губернатора Петербурга о передаче Русской православной церкви Исаакиевского собора...

- Аналогичная ситуация и у нас в Пскове, где сейчас разгораются о споры о целесообразности строительства нового храма на дальнем Завеличье. Понятно, что Исаакиевский собор - национальное достояние, и его масштаб несоизмерим с обычной городской церковью, но это проблемы одного корня. Мы оказались не готовы к диалогу. И дело тут даже не в «самовластительном злодее» Полтавченко, который своевольно решил передать храм РПЦ. Вместо того, чтобы сесть за стол переговоров с вопросом: вы, господа верующие, докажите, почему так необходим храм, у нас ведь общие дети, общая история, Отечество. А вы, господа оппозиционеры, поубедительнее подтвердите, почему написанное на Исаакии «Дом Мой домом молитвы наречется» не имеет право на эту молитву. А мы сидим и делим Отечество пополам, рвем сердце между верой и неверием. А это вопрос вопросов, который определяет вектор нашего развития. Либо Петербург оставляет православие за порогом и следует за Петром, который, отворотясь от Исаакия, все скачет в противоположную от собора сторону. Либо мы все-таки вслушаемся в свою мысль, сумевшую и Петру найти высокое достойное место, и с ним построить «свою Европу», и останемся целым и духовно здоровым народом.

- Однако диалога пока не получается…

- И вопрос «почему?» мы тоже должны обсуждать. В одном я убежден абсолютно: не должно быть митингового противостояния. Нужно уметь доказать свою нравственную готовность назвать себя русским человеком. Пришло время ответить: ну, скажите-ка, ребята, зачем к вам Господь приходил, и кто вы на самом деле такие, зачем была наша великая история, докажите, что вы не семя, носимое ветром. Государство в этом деле нам не помощник: ему по обыкновению не до нас. Но ответ искать надо. А отвечать не хочется, но митинг - это не ответ! Это форма уклонения от ответа во внешней форме ответственности. Ты ходишь, размахиваешь руками, кричишь, но ни за что не платишь. И вот сейчас приходит время сознаться себе со стыдом, что мы сами довели себя до митингов - крайней степени человеческой безответственности.

- Почему для вас так важен выбор между европейством и возвращением к национальной идентичности?

- Потому что Фукуяма, как от него ни отговаривайся, написавший о «конце истории», оказался прав: история перестала существовать как нечто логическое и стройное. Да и мы перестали о ней думать с глубиною ответственности, как еще думали наши отцы. Помните, у Пастернака в «Докторе Живаго» (не поленюсь, схожу за книжкой и процитирую): «… человек живет не в природе, а в истории, а она в нынешнем понимании основана Христом, и Евангелие есть ее обоснование. А что такое история? Это установление вековых работ по разгадке смерти и ее будущему преодолению». А кто сегодня думает об этих «вековых работах»? Сегодня человек остро ощутил незащищенность, но все претензии неожиданно отнес к церкви. Мы начали разговаривать с нею почти вызывающе. Первый испуг, который общество ощутило в конце 1980-х, прошел. Тогда мы на цыпочках вошли в церковь, думая об истории, основанной Христом, но скоро осмотрелись, осмелели и начали предъявлять Господу Богу свои короткие требования. Мы переодеваем Бога в собственные одежды, приписываем Ему собственное миропонимание и решительно требуем от Него нашего человеческого миропонимания.

На мой взгляд, это стало следствием безобразно понятой у нас свободы. И мы решили сразу и даром «переодеться в европейское платье». И вот «одежды» болтаются на нас как на вешалке, и мы никак не можем приноровиться к ним. Душа генетически помнит о прежней родительской исторической заповеди, а мы носимся с обжитой европейской догмой и не понимаем, почему она на нас сидит так неуклюже. Время сейчас в самом деле тревожное. Мы снова оказались на ветру. Идеология у нас запрещена по Конституции, а свято место пусто не бывает. Ее заменило это самое своеволие: в литературе, в кинематографе, в театре, что сейчас, к слову, и демонстрирует нынешний псковский фестиваль.

- У вас, как у критика, есть право и возможность высказаться по этому поводу…

- Не могу. Видно, я из другой «исторической системы», поэтому не могу даже написать про «Коляду-театр». Я не знаю его своевольного языка, когда можно переписывать пушкинский текст, делая из него «подстрочник» для своего «прочтения». Тут уж лучше поберечься и потихоньку в гардероб и на улицу. В свое время выдающийся знаток Шекспира Леонид Пинский меня, тогда начинающего литератора, предупреждал об опасности читательской и зрительской всеядности. Ни за что не забуду его фразу о том, что «ни одна дурная прочитанная книга никуда из меня не денется. Она будет разрушать кровообращение, мозг - и в конце концов скажется на потомстве. Вы не поймете, почему злы или несправедливы ваши дети и внуки, а это потому, что однажды вы прочитали низость». Из такой книжки, так же, как из Коляды, - потихоньку в гардероб и на улицу.

- Валентин Яковлевич, предполагаю, что многие согласятся с вами, но извечный русский вопрос остается: что делать?

- Менять способ существования, качество мышления, способ добычи энергии, если хотите. Иначе мы так останемся неким дополнением к машине. На мой взгляд, это унизительно - жить в потребительском государстве и быть потребителем. Иногда мы пытаемся вырваться из этого замкнутого круга, чувствуя тайную тоску по небесным пространствам, потому что человек - нечто большее, чем просто потребитель новых технологий. Заложена в нас тоска по небесному пространству. Мы одни во вселенной, и мы по-прежнему одиноки.

Справка ОК-информ

Валентин Курбатов - русский писатель, критик, публицист (29.09.1939). Окончил отделение киноведения ВГИКа. Член Академии современной русской словесности, член Международного объединения кинематографистов славянских и православных народов. Лауреат Всероссийских литературных премий им. Толстого, Горького, новой Пушкинской премии за 2011 год, Патриаршей премии-2014. Член Президентского совета по культуре. Кавалер ордена Дружбы. Живет в Пскове.

Фото Сергея Некрасова